– Я тоже хочу копию, – сказал Джек Тиг. – Хочу показать нашему эксперту в Вашингтоне.

Я написал еще одно письмо. Тиг щелкнул языком и вручил его Генри Патцелу-третьему, самому молодому из помощников федерального прокурора. Патцел позднее повесит его в рамочке на стену своего офиса на площади Фоули. Около шести часов, почти в конце нашего долгого разговора, мы подошли к истории с телефонным разговором Ховарда Хьюза с семью обозревателями.

– Почему, черт возьми, вы не сказали, что звонил именно Хьюз? – спросил меня Джек Тиг. – Это дало бы вам определенный шанс.

– Как-то не пришло в голову, – ответил я.

– Разве вы не узнали его голос? – спросил озадаченный Генри Патцел.

Все засмеялись, а Патцел слегка покраснел, но отнесся к faux pas [28]  со своим обычным добродушным юмором. Мы пожали друг другу руки и решили считать дело законченным.

Мы встретились еще один раз; на сей раз к нашим посиделкам подключили Дика. В этот раз нас гоняли туда-сюда по рукописи, а мы вспоминали, откуда взяли каждый случай.

– Вот это мы взяли в архиве "Тайм-Лайф", – отвечал я или Дик. – Это было в манускрипте Дитриха, но в другой форме. Вот это – вообще полный бред, сами выдумали на досуге.

Последняя реплика раздавалось наиболее часто и неизбежно вызывала приступы смеха у Морвилло и изумленные кивки у Тига и Патцела.

Уже в конце встречи Тиг сказал мне:

– Чего я не понимаю, так это почему вы так мило обошлись с Джоном Мейером – назвали его "приятным кретином"?

– Это был не Джон Мейер, а Джонни Мейер, человек Хьюза по связям с общественностью во время войны.

– Нет, – настаивал Тиг, – это был именно тот Мейер. У меня нет с собой тех страниц, но я совершенно уверен, я все читал.

– Но я написал их, Джек. Вы ошибаетесь.

Тиг улыбнулся неестественной улыбкой:

– Нет уж. Это был Джон Мейер, тот самый, что собирается стать сенатором в Неваде.

– Ставлю год своего будущего срока.

Мори разинул рот от удивления, а Морвилло подпрыгнул в кресле:

– Я все проверю в офисе Нессена, у меня есть копия.

Я оказался прав, позвал Тига и прочел ему абзац.

– Но я могу понять, почему вы ошиблись, – утешил его я, – поэтому не буду просить у вас целый год. Только шесть месяцев.

Воцарилось смущенное молчание, затем Тиг мягко сказал:

– Клифф, если бы это было в моей власти, я бы вам их дал.

Потом мы предстали перед федеральным и окружным судами присяжных и повторили свою историю, на сей раз под присягой. Долгие, унылые часы mea culpa наконец оживились, когда федеральный суд позволил Эдит покинуть зал заседаний. Она уже закончила свой подробный отчет о поездках в Цюрих, а больше ничего не знала. Джек Тиг приказал главе присяжных проводить ее, и тот сказал:

– С вас снимается обвинение, миссис Хьюз.

Глава 22

Виновны, ваша честь

Четверг, 9 марта, день вынесения приговора. За сутки до этой даты "Макгро-Хилл" планировало выпустить в свет "Автобиографию Ховарда Хьюза".

День начался с рева Барни, нытья Недски и моей попытки забраться обратно под одеяло из страха перед неизбежным.

Мори и Фил должны были забрать нас в девять тридцать и доставить в здание федерального суда. Там нам должны были зачитать целый букет обвинений: сговор с целью мошенничества, подделка документов, использование инструментов для изготовления фальшивок, мошенничество с почтовыми отправлениями и лжесвидетельство. В девять часов, когда я сонно жевал пирог и потягивал кофе, пришел Дик. Он был одет в то, что называл "костюмом для суда", – черный однобортный костюм, белая рубашка и черный галстук. Так получилось, это был его единственный костюм.

– У меня есть ответ на вопрос.

– На какой вопрос? – пробормотал я.

– Прошлой ночью ты спросил, как же подстригать в тюрьме ногти, если пилочку для ногтей иметь запрещено.

– Ага. Ну и как?

– Царапать стены. – Он хохотал до тех пор, пока дрожащими пальцами не запихнул в рот кусок пирога.

– Merde [29] , – сказала Эдит.

Я вздрогнул, а присутствовавшая при этом няня посмотрела на Дика так, словно он лишился разума. В каком-то смысле так оно и было.

Дик упоминался в федеральном обвинительном заключении только как сообщник. Он отправился пешком в офис Сарноффа на 41-й улице. Оттуда они должны были поехать к зданию суда, а там Дик, Эдит и я признаем себя виновными в воровстве, сговоре и множестве других преступлений. Таким образом, требования "тела" со стороны федеральных властей и властей штата будут удовлетворены, хотя, поскольку Дик весил больше меня где-то фунтов на семьдесят, штат Нью-Йорк получал за свои деньги гораздо больше.

Нас с Эдит официально обвинили перед лицом судьи Джона М. Канеллы Западного округа города Нью-Йорка, но это было лишь вступление. На самом деле Эдит арестовали еще две недели назад, основываясь на угрозе экстрадиции, исходящей из Швейцарии. Сумма установленного штрафа составляла двести пятьдесят тысяч, а ее передвижения ограничивались Нью-Йорком и Коннектикутом.

– Если вы доедете хотя бы до середины моста Джорджа Вашингтона, – пытался объяснить ей Мори, – то будете уже за пределами установленной юрисдикции, и с вас обязательно сдерут штраф.

Однако Эдит не осознавала реальности такого приговора, не понимала, каким образом она могла находиться под арестом, если каждое утро спокойно добиралась с Недски и Барни до бакалеи на углу и после обеда занималась живописью в номере гостиницы "Челси". Правда, в свою свободу она тоже не верила – "Челси" и Нью-Йорк сами по себе были для нее огромной тюрьмой без стен.

Как только с судебными формальностями было покончено, меня препроводили вниз, в помещение, похоже исполнявшее функции тюрьмы, взяли отпечатки пальцев и сняли на цветной "Поляроид". Мой штраф равнялся ста тысячам долларов. Наше появление в суде штата перед судьей Джозефом Мартинисом оказалось практически идентичным федеральной процедуре. В сопровождении детективов, толпы журналистов и операторов мы прошли на регистрацию в 5-й полицейский участок на Элизабет-стрит. Репортеры следовали за нами по пятам, заполонили все вокруг и тут же начали устанавливать свет, включать камеры, будто находились на съемочной площадке голливудского блокбастера. Затем нас препроводили в заднюю комнату, куда пресса не допускалась.

Помещение оказалось воплощением всех стереотипов, возникающих при мысли об одном из старейших полицейских участков Нью-Йорка, – облупившиеся желто-зеленые стены, обшарпанная мебель, фотографии разыскиваемых преступников, пришпиленные к доске для объявлений.

Детектив принес нам несколько бумаг для подписи.

– Вы можете сделать один телефонный звонок, – сказал он. – Если отказываетесь, подпишите эти отказы.

Мы с Эдит подписались, а Дик замешкался:

– Могу я позвонить своей жене? Она ждет.

– Конечно, звоните, – разрешил детектив.

– Ну, в общем, она в Испании...

– Тогда я не знаю. – Детектив задумчиво потер подбородок. – Мне нужно это выяснить.

– Ничего, – сказал Дик, – позвоню позднее.

Нас вывели обратно, в царившую вокруг суматоху. Теперь мы стояли у ограждения лицом к столу, со всех сторон окруженные адвокатами, детективами, патрульными в форме и пятью десятками репортеров, дюжина из которых протягивали микрофоны в нашу сторону. Даже на огромном столе стояли микрофоны, как раз перед нами. Казалось, они молчаливо умоляли сказать хоть что-нибудь – что угодно. Я прошептал стоявшему справа Мерту Сарноффу:

– Черт возьми, это просто цирк какой-то.

Инцидент тут же попал в прессу: "Ирвинг повернулся к своему адвокату и прошептал, что тот наступил ему на ногу". Вот из такого материала и складывается история.